Выход в свет новой книги Алины Витухновской "Человек с синдромом дна" совпал с ее выдвижением в президенты России. В этом совпадении есть свой смысл.

Витухновская еще в 90-е годы вошла в историю русской литературы. По большей части ее знают как поэта (к слову, одного из немногих современных русскоязычных поэтов, переведенных на иностранные языки), хотя прозы у Алины не меньше. Она — вечный нонконформист, не совпадающий ни с представителями мейнстрима, ни с маргиналами. Когда часть "правой тусовки", некогда едва ли не обожествлявшей поэтессу, под действием великодержавного гипноза перешла на путинские рельсы, Витухновская лишь более ясно и резко закрепила свои мировоззренческие позиции. Со временем переводить метафизику в литературу ей показалось недостаточным, и "Черная икона русской литературы" обратилась к общественно-политической жизни: последовали митинги, интервью, публикации на острые темы, а теперь и заявление о желании принять участие в президентской гонке... В новой книге Витухновская говорит о своем первоначальном импульсе к политическим начинаниям — проблеме логосной актуализации через язык: "Больше всего меня пугает в России тотальное раздвоение русского языка со смыслом, русского языка с политикой и, собственно, русского языка с личностью. Политика меня увлекла именно в тот момент, когда я поняла, что она ворует у меня мой язык и мой смысл, потому что пространство России столь дискредитировано бессмыслицей, имитацией постмодерна, насилием и ложью, что слово перестает в нем что-либо значить". Общий трагизм человеческого наличествования сконцентрировался для писательницы в поместном кошмаре русской истории:

"Анонимные мы, те, которых ничто не манило
Защищать псевдородины вечный бессмысленный ад...
"

Фридрих Ницше зафиксировал где-то в своих заметках желание "обменять все счастье западного человека на русское умение печали". Это тот пункт, где Витухновская с немецким философом разойдется больше обычного. Впрочем, в свое время, в период судебных преследований, у поэтессы был шанс податься в политическую эмиграцию на Запад: она решила остаться в царстве русской печали, "в своей стране и со своим языком". Витухновская выступает за последовательную вестернизацию Россию, за то, чтобы дать русскому человеку пожить с комфортом (глядишь — он от такого сам изменится, без всяких общественных селекций), при этом нисколько не превознося распространённый на Западе позитивный гедонизм: "Как я вижу ад? Как обреченность получать избыточность человеческих удовольствий. В этом смысле страдание дает куда больше свободы". Самое ценное на "метафизическом Западе" Витухновской — это деловой подход, индивидуализм, логоцентризм, субъектная ответственность: "Но еще больше свободы дает теплохладность". Предел свободы, некая свобода-в-себе, у Витухновской выходит за грани как культуры, так и цивилизации, вероятно, устремляясь и за грань человеческого: он выражается в девизе "иметь и не быть". Реакционеры боятся наступления эпохи роботов, критикуют бесчувственный "пластмассовый мир". Для Витухновской такой мир — скорее приближение к идеалу. Апелляции традиционалистов к священному она отметает, прозорливо замечая, что архаика в России не только давно симулируется, но и своеобразным (скорее инфантильным, чем подлинным) образом технизирована:

"Русь давно не сакральна.
В ней голем был собран из лего
".

Один из заголовков последнего времени, выдержанный в характерной для журналистики ошалело-абсурдистской тональности: "Пишущая про мертвых рыб поэтесса намерена побороться с Собчак на выборах". Это они о стихотворении, в котором экзистенциальный кошмар жизни предстает в образе немой и многократно съеденной рыбы. Кстати, у алининой рыбы украден язык, подобно тому, как он украден вместе со смыслом у российского народа, поэтому библейское "в начале было слово" поэтесса инвертирует в глагол, наступающий как освобождение после рыбно-рабского немотствования:

"Было слово в конце, а в начале молчание рыб.
Да услышит его всяк имеющий уши.
Океан онемевший, себя превращающий в сушу,
Назревает кровавой рекой, образуя нарыв.
Полюс севера лопнул. Все реки на север текут.
Север юга. Северюга проносится мимо.
Все дороги ведут и выводят из Рима.
И голодные рыбы по мёртвому морю плывут".

Поэты и философы призваны смотреть в глаза смерти. Витухновская смотрит, не отрывая взгляда. Игнорировать смерть, легкомысленно вытеснять ее куда-то за символическую ширму удовольствий, не стоит и политикам. Образ идеального политика из текстов Витухновской это образ холодного аскета, трезвомыслящего и вместе с тем радикального, это тип личности, осознанно пребывающей в мире жизни и смерти, личности, использующей власть и публичность в единстве с метафизическим началом. Сама Витухновская, как она полагает, на такую роль прекрасно подходит: "Смерть — для меня явление глубоко социальное. В этом смысле — для меня не существует более ни метафизической, ни экзистенциальной смерти, ибо я их пережила и не раз. Но при этом я вижу свою социальную смерть — как смерть мира. Мира вообще. В ином же случае, в любом ином случае — она будет смертью случайного субъекта — то есть, человека. А человека в себе — мне не жаль".

В текстах Витухновской то и дело мелькает Мартин Хайдеггер знаменитый германский философ, понятый лишь горсткой своих самых умных современников, но повлиявший практически на все интеллектуальные течения прошлого века (влияние это не утратило своей силы и сегодня): от экзистенциализма до феноменологии. Хайдеггер, которого поэтесса именует "декоратором догадок" (спорный, конечно, ракурс), среди прочего постулировал конечность бытия. Для кого-то это повод ужаснуться, а для кого-то расслабиться. Витухновская ближе ко вторым: "Моим главным детским опасением было осознание того, что этот мир — и есть окончательная и бесповоротная реальность. И что она, реальность эта чудовищна и бесконечна (...) Родившись, я не могла поверить в подлинность мира. Безысходность понимания настигла меня лет в шесть. И сохранилась по сию пору. Правда ныне я верю в неизбежную конечность мира. Можно назвать это сжатием или сворачиванием ада. Или же — скручиванием, уползанием вечности". Если долго смотреть в Бездну... разглядишь дно.

"Человек с синдромом дна" это сборник размышлений: одни обрывочны, другие похожи на теоремы, третьи на аксиомы, четвертые на быстро записанные, даже не вполне формализованные мысли, пятые выглядят как отточенные афоризмы. Витухновская не исповедуется, скорее манифестирует. Проза перебивается редкими стихами. Читая, не мог не вспомнить сделанного однажды Алиной громкого заявления (объявления): "Меняю гениальность на нейтронную бомбу!". Скорее всего, она имела в виду здесь удручающее бессилие литературы, немощность языка, который пытает человека и вместе с тем сам выступает в качестве объекта экзекуции. Литература безвластна, эфемерна, прозрачна в отличие от политики, которая яростно актуализирует присутствие, упирается в силу и власть. Уже в качестве политика Витухновская понимает безвластность и атомной бомбы, ее пустой смысл, отнимающий у россиян шанс на адекватное историческое развитие: Запад не примет нас в свою орбиту, пока мы обменены оружием массового поражения (особенно теперь, после военно-политической авантюры с Крымом), а, не став частью западной цивилизации, Россия обречена на роль угрюмого евразийского шатуна претенциозного гиганта, которому весь свет не мил, и себе жить "по-человечески" он не позволит. Витухновская единственный из заявленных кандидатов в президенты, кто предлагает полное ядерное разоружение. Удивительно, но порой литераторы прозревают политическое куда яснее "профессиональных политиков". Ведь даже Ф.М. Достоевский, углубленный почвенник и православный консерватор, прозрел-таки (будучи гением), что жить в интересах Европы — значит жить в своих собственных национальных интересах: об этом в 1880 году он заявляет в своем очерке "Пушкин". Что касается Витухновской, то, обеспечив себе место в истории русской словесности, она, похоже, уже "застолбила" таковое и в общественно-политическом поле: когда-нибудь в учебниках истории скажут, что даже в ту далекую и темную эпоху, в сумраке так называемых президентских выборов нашелся голос, полный не только поэтической силы, но и прагматической ясности — действительного и глобального (а не лозунгово-пародийного) понимания того, куда следовало двигаться российскому обществу.

Нестор Пилявский

Ошибка в тексте? Выделите ее мышкой и нажмите Ctrl + Enter