В сентябре 1980-го я отправился в Баку на международную конференцию по кибернетике. Председательствовал на ней "чемпион мира" по экономике, лауреат Нобелевской премии Леонид Канторович. Забот предстояло немало: лекции, семинары, научные беседы. Но легко представить состояние человека, пишущего о шахматах и попавшего в город, где проживает восходящая шахматная звезда. Идея о встрече с семнадцатилетним Каспаровым родилась сама собой.
Мне повезло: буквально накануне Гарри вернулся из Дортмунда, где завоевал звание чемпиона мира среди юношей, и через два дня в обществе "Знание" уже выступал перед поклонниками шахмат, своими многочисленными болельщиками. Сюда и привела меня мама юного гроссмейстера Клара Шагеновна. А позднее, когда вечер закончился, она пригласила меня домой на их бакинскую квартиру. За истекшие годы Каспаров дал бесчисленное множество интервью. И все же, уверен, та давняя беседа тоже будет любопытна читателям. В жизни замечательных людей не бывает неинтересных, скучных страниц! Тем большее значение имеет пора, когда закладывается фундамент будущих достижений, формируется характер творческой личности.
Баку, 26 сентября 1980 года
— Гарри, несколько лет назад я прочитал в журнале "Юность" такие ваши слова: "Уж если не шахматами, то занялся бы математикой. Только два варианта, третьего представить себе не могу". Это правда?
— Да, когда-то я мечтал посвятить себя научной деятельности, но вовремя понял, что занятия наукой и шахматами несовместимы.
— Но все-таки проверим ваши математические способности. Вот задачка на сообразительность. Представьте себе, что из обычной доски 8х8 вырезаны два накрест лежащих угловых поля, скажем, а1 и h8. Можно ли оставшуюся часть доски покрыть костями домино 2х1?
— Нельзя, - ответил Каспаров уверенно, он думал меньше минуты..
Как и за шахматной доской, интуиция не подвела Гарри. Затем он приступил к алгебраическому обоснованию своего заключения, но столкнулся с трудностями.
— Будете смеяться, но эта головоломка имеет чисто шахматное решение, - удивил я гроссмейстера.
— Вы меня убиваете, - воскликнул он. - И в чем же тут соль?
— Каждая кость домино покрывает одно белое и одно черное поле, и значит, если предположить, что вся наша "урезанная" доска заполнена костями домино, то на ней содержится поровну белых и черных полей. Но ведь из доски вырезаны две клетки одного цвета, и на ней черных полей осталось на два меньше, чем белых. Противоречие!
— Это можно считать строгим доказательством?
— Разумеется.
— Красиво, ничего не скажешь.
— Гарри, расскажите про свои любимые книги. (В моем списке этот вопрос значился где-то в середине, но я взглянул на книжные полки в его комнате, и он вырвался у меня сам собой).
— Ну и задачу вы мне задали. Вот видите, стоят двести томов "Библиотеки всемирной -литературы". Большую часть их можно перечитывать до самой пенсии. Не случайно столь печальный вид приняли суперобложки многих книг.
— Может быть, назовете хотя бы излюбленные жанры.
— На первом месте, безусловно, исторические романы. Если желаете, перечислю эпохи, особенно волнующие меня: история Рима, Цезарь, древняя история, средневековье, рубеж ХIХ и ХХ веков, франко-прусская война, объединение Германии, Первая и Вторая мировые войны. Вам не скучно?
— Нет, отчего же. Но, наверное, стоит привести несколько конкретных названий...
— Помню, как отец читал мне вслух "Подвиг Магеллана". Когда я в достаточной степени овладел азбукой, перечитал Цвейга сам. А одной из моих первых книг, как ни странно, оказался "Наполеон" Тарле. Пора, кстати, перечитать и ее. В свое время сильное впечатление произвел на меня "Успех" Фейхтвангера. И, конечно, не только своим названием, хотя, садясь за доску, я всегда надеюсь на успех. Вслед за этим романом я проглотил и все собрание сочинений великого немецкого писателя. К числу дорогих мне книг я бы отнес и "Историю французской революции" князя Кропоткина. Среди любимых писателей также Джек Лондон и Эрнест Хемингуэй. "Старик и море" я прочитал в тринадцать лет. Рассказ так потряс меня, что я поглощал его раз за разом и никак не мог вернуться в состояние равновесия. Человек борется с природой, океаном, а мне все казалось, будто идет смертельное сражение за шахматной доской. И только позднее, когда ко мне попала другая великая книга Хемингуэя "По ком звонит колокол", я избавился от навязчивой идеи.
— В отрочестве часто увлекаются фантастикой, детективами, – попытался я перевести беседу на более легкую волну.
— И я не был исключением. Но, признаюсь, после шестого класса несколько поостыл к фантастическим романам. А детективы никогда не увлекали меня. Не знаю почему, может быть, оттого, что детективных сюжетов хватает мне в шахматных партиях... С приключенческим жанром связана у меня одна не очень веселая история. Помню, на турнире в Минске, где я стал мастером, во время какой-то партии я заторопился в гостиницу – меня ждал недочитанный "Граф Монте-Кристо". Тут же последовал обидный зевок, и партия быстро закончилась, причем не так благополучно, как эндшпиль в романе Дюма.
— Не раз доводилось слышать: поэзия – вот истинный конек юного гроссмейстера из Баку. Расскажите о ваших поэтических пристрастиях?
— Лучше я почитаю свои любимые стихи. "Поэт в России – больше, чем поэт. В ней суждено поэтами рождаться лишь тем, в ком бродит гордый дух гражданства, кому уюта нет, покоя нет...". Надеюсь, вы догадались – это из пролога к поэме Евгения Евтушенко "Братская ГЭС". Если бы ваш список вопросов был покороче, я бы прочитал вам ее от начала до конца. Крепко запала в память и другая поэма Евтушенко – "Казанский университет". О его лирических стихотворениях я уже не говорю.
— В "Молитве перед поэмой", которую вы начали декламировать, автор обращается за "помощью" к великим русским поэтам – Пушкину, Лермонтову, Некрасову, Блоку, Пастернаку, Есенину, Маяковскому. Хорошо ли вы знакомы с русской классикой?
— У меня есть немало поэтических альманахов и книг, в которых представлены выдающиеся поэты разных веков. И я проштудировал эти сборники так же основательно, как и свежие выпуски "Шахматного Информатора".
— Гарри, почему писатели могут тесно общаться между собой, даже болеть друг за -друга, а вот дружеские визиты одного гроссмейстера к другому все чаще становятся исключением?
— Вот вы написали хороший рассказ, и прочесть его для всех будет удовольствие. Удачный же ход шахматиста, особенно его матовая атака, вряд ли доставят радость партнеру. Здесь и ищите корень зла. Увы, конкуренция за доской порой отражается и на человеческих отношениях. Ничего не поделаешь – гроссмейстеры прежде всего соперники, часто непримиримые. Борьба есть борьба, и различные конфликты неизбежны. Тем более, если речь касается сильнейших игроков. Все они сосредоточены на узком пятачке, и интересы волей-неволей сталкиваются.
— Верите ли вы, что когда-нибудь сразитесь в матче за шахматную корону с Анатолием Карповым, – в матче, которого ждет мир? (Многие вопросы я удалил из интервью – уж слишком много воды утекло с тех пор. Но этот вопрос, хотя он и выглядит теперь наивно, решил оставить...)
— Увы, такая возможность лежит за пределами моего предвидения. О чем сильно -мечтаешь, редко сбывается. Посмотрим, как пойдут дела, как сложатся обстоятельства. Слишком много барьеров еще надо преодолеть, к тому же моя игра зависит от массы причин – от формы, настроения, погоды. Вот годика через два, если в межзональном все сложится удачно, можно будет вернуться к этому вопросу.
— Вы почти перестали проигрывать. Не осталось никаких изъянов в игре?
— К сожалению, недостатков пока хватает.
— Каковы же они?
— Давайте, я сначала избавлюсь от них, а уж потом назову!
— Гарри, в чем секрет вашего таланта?
— Боюсь, что здесь я не смогу удовлетворить вашу любознательность. Не сочтите это за самонадеянность или, наоборот, за ложную скромность, но порой мне кажется, что ходы, которые я делаю на доске, довольно естественны и их может сделать любой шахматист. Нет, определенно не берусь объяснить способности, которые мне достались.
— Но какие-то элементы можно попытаться выделить, например, память?
— Память моя обладает свойством магнитной ленты – все ненужное быстро стирается. Довольно редко подводит меня интуиция, я могу на нее положиться. Что еще? Почти не зеваю, стараюсь не попадать в цейтнот, далеко считаю варианты.
— Этими качествами обладают и другие шахматисты, – я рисковал показаться чрезмерно настойчивым. – Но вы удивительно быстро пошли вверх...
— Я много трудился.
— А ваши энциклопедические познания – когда и как вы успели их обрести?
— Я много трудился.
...Беседа утомила нас обоих. Пора было переключаться на вопросы, не требующие большой сосредоточенности, список еще не был исчерпан.
— Гарри, я вчера прогуливался по бульвару, любовался Каспием и вдруг обратил внимание – на лавочках многие играют в нарды и домино, а в шахматы почти никто...
— А вы пройдитесь по нашему более интеллектуальному парку, здесь, в Арменикенде. В хорошую погоду, – а она у нас в Баку почти всегда отменная – сотни людей, и молодых, и старых, целыми днями не отходят от шахматной доски. Не найдете ни одной свободной скамейки! В детстве я и сам не раз сбегал сюда с уроков. В этом парке состоялись мои первые шахматные бои со взрослыми.
— Как вы думаете, могли бы ваши способности проявиться в иной области?
— Не очень задумывался об этом. Может быть, в точных науках? В младших классах я увлекался математикой, особенно булевой алгеброй. Но всегда ощущал тягу к искусству, и, если учесть природную интуицию, то шахматы, пожалуй, самый удачный выбор.
— Мы уже беседовали о литературе. Давайте завершим культурную тему. Театр, музыка, танцы... Ничего, что сразу все в одном вопросе?
— Ну и ответ будет общий. У себя дома стараюсь не пропускать ни одной театральной премьеры. Даму веду не столь уверенно, как мой шахматный наставник Ботвинник – в свое время он танцевал с самой Улановой. Что касается музыки, то предпочитаю легкий жанр, ритмичные мелодии всегда служат фоном моих занятий. Под такой аккомпанемент мне в голову иногда приходят ценные шахматные идеи.
— Гарри, ходят слухи, что вы...
— "Ходят слухи тут и там, а беззубые старухи их разносят по умам", – пропел гроссмейстер хорошо поставленным голосом.
— Вы любите Высоцкого? – воспользовался я его подсказкой.
— Когда я узнал о его смерти, долго не мог прийти в себя. Я готов ставить Высоцкого круглые сутки, десятки его песен знаю наизусть.
— Гарри, а в ваши планы не входит перебраться в Москву?
— Мне и здесь хорошо. Такая, знаете ли, консервативная психология...
(К великому сожалению, тут в наше давнее интервью приходится внести существенное и горькое дополнение. Как известно, конфликт, возникший между Азербайджаном и Арменией, трагические события, произошедшие в 1990 году в Баку, привели Каспарова к драматическому, но вынужденному решению. Вместе со всеми родственниками он покинул город, в котором прошли его детство и юность, к которому прикипел всей душой, и переехал в Москву. Так печально закончился для него бакинский этап жизни. "Такого города больше нет, – ответил Каспаров, когда его позднее спросили про Баку. – Город – это не камни, а атмосфера и люди, которые там родились".)
Я заглянул в свои записи и сказал:
— Вы будете удивлены, но все мои вопросы почему-то кончились, список полностью исчерпан.
— Почему-то? Но мы беседуем уже три часа, если не считать то время, что вы настраивали магнитофон!
И правда, кнопка щелкнула, и вторая кассета оказалась записанной с обеих сторон.
Беседа завершилась, а вместе с ней и мой визит к Каспаровым. Я упаковал свою технику в портфель, расправился с последней гроздью винограда, обменялся прощальными фразами с Кларой Шагеновной и вышел на улицу.
Уже темнело, и Гарри вызвался проводить меня до остановки автобуса. Мы шли по улице, и, поглядывая на своего спутника, я не мог не обратить внимание на его спортивную подтянутость, легкую упругую походку. Недаром плавание, бег и футбол занимали в распорядке дня будущего чемпиона почти столько же времени, сколько и шахматы. А на турнике Гарри мог подтянуться раз двадцать, и вряд ли кто-нибудь из гроссмейстеров составил бы ему конкуренцию в этом состязании.
— Вы в самом деле без всякой подготовки пробегаете "сотку" за 11 секунд? – спросил я у Гарри, когда мы приблизились к остановке. Как бывший спринтер, я знал, что это серьезный результат, близкий к первому разряду.
— Пожалуйста. Можем попробовать хоть сейчас.
Но в одной руке я держал портфель с магнитофоном и потому счел, что от участия в забеге разумнее отказаться.
Подъехал автобус, мы попрощались, и скоро я был у себя в номере. Не терпелось проверить, как получилась запись. Качество оказалось идеальным. Я убрал магнитофон вместе с кассетами в чемодан и начал готовиться к завтрашнему докладу. Через несколько дней конференция завершилась, подошла к концу и моя командировка в Баку...
***
В сентябре 2005-го, на пятнадцатилетнем юбилее "Эха Москвы", где собралась почти вся творческая интеллигенция столицы, я подошел к Гарри Каспарову и "напомнил" ему о его собственном юбилее: 9 ноября исполнялось двадцать лет, как он стал чемпионом мира, и пригласил на страницы "МК". Гарри ответил, что не может отказать популярной газете, но, учитывая, что в данный момент у него произошло "раздвоение личности" – на шахматиста и политика, намекнул, что хотел бы затронуть обе эти сферы (правда, в жизни Каспарова они и раньше часто пересекались). Чтобы не выглядеть дилетантом, я обратился за помощью к своему коллеге Михаилу Ростовскому, который разбирается в политике куда лучше меня.
На беседу с Каспаровым в его офис на Чистых прудах мы отправились вдвоем. Форма общения была довольно необычная: свои вопросы мы задавали по очереди, и, можно сказать, Гарри устроил нам сеанс одновременных интервью. К всеобщему удовольствию, обе партии закончились вничью. Вашему вниманию предлагается "шахматная партия".
Москва, 21 октября 2005 года.
— Гарри, так совпало, что мы беседуем с вами в день похорон Александра Яковлева – человека, сыгравшего в вашей жизни огромную роль. Действительно, если бы не его своевременное вмешательство, вас могли дисквалифицировать перед стартом второго матча с Карповым, того самого, в котором вы завоевали корону.
— Наше знакомство с Александром Николаевичем состоялось двадцать лет назад, когда матчи на первенство мира еще находились под контролем ЦК КПСС, особенно этот контроль усилился в связи со скандалами, сопровождавшими наш первый, безлимитный матч в Колонном Зале. Хотя Брежнева уже не было, его знаменитое обращение к Карпову: "Взял корону, так держи ее" по-прежнему воспринималось как прямое указание – шахматный трон должен занять "свой" человек. В самом деле, вынашивались планы моей дисквалификации, и, судя по всему, они были близки к реализации. Тем более что повод подвернулся вполне подходящий – мое интервью журналу "Шпигель". Хотя в нем я лишь робко намекнул о нарушении моих прав в первом матче, ставить под сомнение действия любой инстанции по-прежнему означало покуситься на основы строя со всеми вытекающими последствиями.
Но тут в ЦК появился новый начальник отдела агитации и пропаганды Александр Яковлев, и ситуация начала постепенно меняться. Незадолго до повторного матча меня вытащили со сборов, – я прилетел на заседание шахматной федерации, где мне должны были объявить "приговор". Но неожиданно пар ушел в свисток – меня немного пожурили и отпустили "на свободу". А вскоре я понял, в чем тут дело: казавшийся совершенно невероятным финал, хеппи-энд был связан с переменами в идеологическом управлении ЦК КПСС.
За несколько недель до старта я отправился в ЦК к Александру Николаевичу, чтобы выяснить свои перспективы, все еще смутные. Я привык, что в этой организации, как бы сказать помягче, все на одно лицо, все говорят одним и тем же казенным языком, и не испытывал особого оптимизма. И вдруг вижу в кабинете начальника отдела агитации и пропаганды, где раньше меня принимал Стукалин, о котором сейчас лучше умолчать, сидит приятный человек и смотрит на меня с легкой иронией. Я принес какой-то очередной документ, в которых поднаторел, – сетовал в нем на дискриминацию, отсутствие паритета и т. д.
Яковлев взял его, внимательно прочитал, потом сунул куда-то в ящик и произнес слова, ставшие для меня шоком: "Молодой человек, вы сильно злоупотребляете прилагательными". Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись. Я понял, что этот человек думает совсем иначе, он в состоянии нормально реагировать на любую жизненную коллизию. Одним словом, луч света в темном царстве. Вернувшись домой, я сказал маме: "Ты знаешь, кажется, мне разрешили выиграть матч у Карпова".
Лишь спустя много лет Александр Николаевич признался мне, что написал докладную записку в Секретариат ЦК о том, что судьба поединка должна решаться не в партийных кабинетах, а за доской. Тем паче, что играют два советских шахматиста. Окончательное решение принимал Горбачев, который поддержал Яковлева. Позднее мой спаситель рассказал об этом в своей книге "Сумерки". – Отступим на полгода назад, когда в вашем первом матче с Карповым счет 5:1 в пользу соперника превратился сначала в 5:2, а затем в 5:3. Матч был прерван и назначен второй. У большинства шахматистов не вызывало сомнений, почему Кампоманес остановил игру. Но есть люди, в том числе ваш исторический соперник, которые, ссылаясь на покойного Алиева и какие-то архивы ЦК, считают, что это было сделано в ваших интересах.
– Очевидно, вопрос решался не на уровне Кампоманеса или Севастьянова (тогдашние президенты ФИДЕ и Шахматной федерации СССР – Е.Г.). Кампоманес находился под определенным давлением людей, требующих прекратить этот марафон. Но делалось это безусловно ради Карпова, поскольку я на этот процесс никак влиять не мог. Если речь идет о вмешательстве Гейдара Алиева, то полагаю, единственное, чего он добился, – сорвал главную задумку организаторов переноса матча, согласно которой второй раунд должен был начаться со счета 2:0 в пользу моего соперника. Начинать лимитный матч с такого счета, давая еще и ничью вперед, было бы самоубийством, и я бы никогда не согласился. Присутствующие на пресс-конференции в гостинице "Спорт" помнят, как Карпов бросил Кампоманесу: "Вы не то сделали, господин президент!" Именно назначение второго матча с форой было ключевым, но Кампоманес так и не решился пойти на это. Именно в этом скорее всего проявилось влияние Алиева. На эту тему можно долго говорить, но есть одно обстоятельство, которое ставит все точки над "i": когда нам выдали окончательный текст решения о прекращении матча, Карпов подписал его, а я нет. И Кампоманес произнес историческую фразу, попавшую во все документы: "Карпов согласился, Каспаров подчинился".
– Но Карпов утверждает, что его подставили.
– Если кто-то и подставил, то его собственное окружение, ближайшие сподвижники. Хорошо помню, как Севастьянов убеждал Карпова: "Толя подписывай, это хорошая бумага!". Если бы Карпов не хотел – вы что смеетесь, при счете 5:3 прекращать матч! – он бы никогда этого не сделал. В тот момент он исходил из того, что до следующего матча есть время, а значит, и много разных не шахматных ходов, как со мной расправиться.
Кстати, в 5-м томе "Моих великих предшественников", посвященном Корчному и Карпову, содержится подробный рассказ об их матчах в Багио и Мерано. Я тщательно, с двух сторон, проанализировал сыгранные ими партии и пришел к выводу, что на Карпова и его лагерь на финише нашего первого поединка давил призрак Багио – не дай бог что-нибудь случится. Ведь там, как и у нас, было 5:2, а вскоре стало 5:5. Поэтому Карпов понял, что необходимо во чтобы то ни стало прекратить испытание – опять пошла полоса неудач, и это жутко его нервировало. После двух поражений подряд ему было невероятно тяжело психологически, если вообще возможно было играть. Принятое решение об остановке поединка логически вытекало из его предыдущего опыта.
– 9 ноября – у вас крупный юбилей. В этот день двадцать лет назад в Зале им. П. Чайковского вы выиграли последнюю, 24 партию второго поединка с Карповым и завоевали корону. Как вы не раз признавались, это был самый счастливый день в вашей жизни. Но по странному стечению обстоятельств именно в юбилейном году вы приняли решение оставить шахматы ради активного участия в политической жизни страны. Какие мысли посещают вас в эти дни – радостные или печальные?
– Юбилей – всегда радостное событие. Как раз сейчас я работаю над двумя томами "Моих великих предшественников", 6-м и 7-м – "Все матчи с Карповым". Строго говоря, эти матчи немного выходят за рамки задуманного. Но чтобы полностью осветить развитие шахматной мысли и проследить процесс превращения игры из полумистической, полупрофессиональной в предыдущих веках в современные шахматы, необходимо изучить и пять наших поединков. Любопытно, что последняя партия 6-го тома, основательно проанализированная, – как раз та самая 24-я, сыгранная 9 ноября 1985-го. Двадцать лет промелькнуло, а я подсознательно все еще возвращаюсь к ней. С помощью мощных компьютеров пытаюсь до конца разобраться, что в ней произошло.
Да, 9 ноября меня будут обуревать разные чувства. До сих пор не знаю, как отмечу этот день. Наверно, последую совету мамы и отпраздную в узком дружеском кругу. Потому что это не только мой праздник, но и ее. Это была победа всех, кто мне помогал, и в первую очередь мамы.
Конечно, какая-то грусть к празднику примешивается. Шахматная карьера подошла к концу. Может быть, это не совсем точное слово, ведь решение принято сознательно. Но если бы я не принял его, то как минимум нелегко было бы завершить этот фундаментальный шахматно-исторический труд.
– Но ведь не исключено, что вы разочаруетесь в политике, как уже не раз бывало, и вернетесь в шахматы...
– Раньше я лишь изредка участвовал в тех или иных политических акциях – выполнял свой гражданский долг. Но я четко знал, что на первом месте для меня шахматы. Мысль бросать их даже не приходила в голову, не было и больших пауз в игре. Но сейчас я принял решение не спонтанно, а после долгих размышлений. При этом считал, что нельзя уходить на излете, и выбрал точный момент: две победы подряд – в чемпионате России и в Линаресе, "турнирном чемпионате мира", – подвели итог. Вернуться в шахматы можно всегда – я еще не забыл, как ходят фигуры, – но сейчас у меня нет желания это делать.
– Только что у вас вышла политическая брошюра под названием "Позиция". Что для вас ценнее: эта книжка или книги про "шахматные позиции"?
– Не стоит сравнивать. Многотомник "Мои великие предшественники" – территория, на которой я чувствую себя, извините за самоуверенность, непререкаемым авторитетом. В какой-то мере это то, что я собираюсь оставить шахматам. Здесь я высказываю свою точку зрения, но близкую к абсолютной. В политических работах совсем иначе – я не претендую на абсолютную истину, спокойно воспринимаю то обстоятельство, что могу и ошибаться. Между прочим, помимо "Предшественников", я недавно завершил необычную книгу, в которой шахматы связываются с процессами принятия решений. Она выходит в 16 странах, в том числе у нас. В книге разобраны разные ситуации – военные, политические, судебные, и я пытаюсь предложить свое шахматное видение – как поступить в них оптимальным образом. Так что можно считать, что я не ушел из шахмат, а просто несколько сместил точку приложения сил.
– Поздравляю вас с юбилеем и все-таки желаю нарушить шахматное правило: взять ход назад – и снова сесть за доску!
– Поздравления принимаю, "доску" не гарантирую.
***
Когда беседа уже практически закончилась, я достал из папки фотографию, которую он подарил мне в том далеком, 1980-м (см. 12-ю страницу второй вкладки).
– Давайте для порядка я распишусь на ней и сегодня, – улыбнулся Гарри, поставил свой автограф и число. (Вот в чем смысл надписи на снимке: автор книги, с одной стороны, тогда еще активно занимался наукой, а с другой, перед началом беседы подарил юному чемпиону мира свою первую юмористическую книжку "Шахматные досуги").
Вот такая история. Первое интервью я взял у Каспарова осенью 1980-го, когда его шахматная карьера только начиналась, второе – осенью 2005-го, когда уже завершилась. Выходит, следующее интервью состоится осенью 2030 года. Ну что ж, придется набраться терпения. Мне не привыкать.
P.S. Судя по второму интервью, у Карпова и Каспарова не может быть ничего общего. Однако их дальнейшие взаимоотношения сложились довольно неожиданно. Один случай все перевернул: за участие в запрещенной демонстрации известного оппозиционера Каспарова на несколько дней арестовали. И тут Карпов проявил солидарность, поддержал его, передав в камеру шахматный журнал. Это произвело на Гарри столь сильное впечатление, что он выбросил из головы все обиды прежних лет.
Правда, это не помешало Каспарову разгромить исторического соперника в быстрые шахматы и блиц в Испании - в ностальгическом матче, посвященном 25-летию их марафона в Колонном зале. Но зато во время президентских выборов 13-й чемпион поддержал 12-го в борьбе против Илюмжинова. Гарри пытался "отомстить" за то, что президент так и не сумел помочь ему вернуться на шахматный трон... В результате Карпов и Каспаров объединили свои усилия, и пришлось Илюмжинову давать "сеанс одновременной игры" двум "К", обыгрывать сразу обоих. Впрочем, сделать это было несложно, ведь все понимали разницу между двумя кандидатами: Илюмжинов потратил многие годы жизни и десятки миллионов долларов на шахматы (в том числе на самого Карпова!), а Карпов, став президентом, скорее всего, использовал бы свой новый пост для дальнейшего обогащения.
При совместном обсуждении шахматных вопросов экс-чемпионы мира договорились категорически избегать политических тем, хотя в наше политизированное время не совсем понятно, как это сделать. Когда Путин организовал так называемый Национальный фронт спасения, Карпов был тут как тут – запах власти всегда манит его. И он не прогадал – вскоре стал депутатом от ЕдРа (в народе - партии жуликов и воров), совершенно неприемлемой для Каспарова. Представляю, насколько трудно делать что-либо общее этим двум антиподам.
